Неточные совпадения
В течение ближайших дней он убедился, что действительно ему не следует жить
в этом городе. Было ясно:
в адвокатуре местной, да, кажется, и у некоторых обывателей, подозрительное и враждебное отношение к нему — усилилось. Здоровались с ним так, как будто, снимая шапку, оказывали этим милость, не заслуженную им. Один из помощников, которые приходили к нему
играть в винт, ответил на его приглашение сухим отказом. А Гудим, встретив его
в коридоре суда, крякнул и спросил...
Она открыла дверь, впустив
в коридор свет из комнаты. Самгин видел, что лицо у нее смущенное, даже испуганное, а может быть, злое, она прикусила верхнюю губу, и
в светлых глазах неласково
играли голубые искры.
Но это были только мимолетные отголоски, да и то лишь сначала. А вообще, вечер шел весело, через полчаса уж и вовсе весело. Болтали,
играли, пели. Она спит крепко, уверяет Мосолов, и подает пример. Да и нельзя помешать,
в самом деле: комната,
в которой она улеглась, очень далеко от зала, через три комнаты,
коридор, лестницу и потом опять комнату, на совершенно другой половине квартиры.
Дождливый осенний день. Большая перемена. За окнами каштаны взмахивают еще не опавшею, но уже поблекшей зеленью, косой дождь бьет по стеклам. На дворе
играть в мяч нельзя, многие не ушли домой завтракать,
коридоры кишат толпой, которая волнуется
в тесноте живою зыбью.
Евсеич сказывал мне, что это горничные девушки
играли с барышнями и прятались за сундуками
в перинах и подушках, которыми был завален по обеим сторонам широкий
коридор.
Проходя верхним рекреационным
коридором, Александров заметил, что одна из дверей, с матовым стеклом и номером класса, полуоткрыта и за нею слышится какая-то веселая возня, шепот, легкие, звонкие восклицания, восторженный писк, радостный смех. Оркестр
в большом зале
играет в это время польку. Внимательное, розовое, плутовское детское личико выглядывает зорко из двери
в коридор.
Весёлое солнце весны ласково смотрело
в окна, но жёлтые стены больницы казались ещё желтее. При свете солнца на штукатурке выступали какие-то пятна, трещины. Двое больных, сидя на койке,
играли в карты, молча шлёпая ими. Высокий, худой мужчина бесшумно расхаживал по палате, низко опустив забинтованную голову. Было тихо, хотя откуда-то доносился удушливый кашель, а
в коридоре шаркали туфли больных. Жёлтое лицо Якова было безжизненно, глаза его смотрели тоскливо.
И когда я долго смотрю на длинный полосатый ковер, который тянется через весь
коридор, мне приходит на мысль, что
в жизни этой женщины я
играю странную, вероятно, фальшивую роль и что уже не
в моих силах изменить эту роль; я бегу к себе
в номер, падаю на постель и думаю, думаю и не могу ничего придумать, и для меня ясно только, что мне хочется жить и что чем некрасивее, суше и черствее становится ее лицо, тем она ближе ко мне и тем сильнее и больней я чувствую наше родство.
Несмотря, однако ж, что все здесь напоминало частые и страшные случаи ушибов, перелома ребер и ног, падений, сопряженных со смертью, что жизнь человеческая постоянно висела здесь на волоске и с нею
играли, как с мячиком, —
в этом светлом
коридоре и расположенных
в нем уборных встречались больше лица веселые, слышались по преимуществу шутки, хохот и посвистыванье.
Сначала все шло благополучно. Мы с Энрико встречались несколько раз
в коридорах и расходились, не глядя друг на друга, с судорожно стиснутыми кулаками и челюстями. Но мне казалось, что на его лице
играет зловещая усмешка. Наконец началась и «Жемчужина Индии». Я представлял сына раджи, Лоренцита — пленную индианку, Энрико, по обыкновению, палача.
А время между тем быстро подвигалось вперед. Наступила масленица с прогулками пешком, ежедневными на завтрак четырьмя блинами с горьковатым топленым маслом и жидкой сметаной. Старших возили осматривать Зимний дворец и Эрмитаж. Младшим предоставлено было сновать по зале и
коридорам, читать поучительные книжки, где добродетель торжествует, а порок наказывается, или же
играть «
в картинки» и «перышки».
Кате отвели номер
в гостинице «Астория». Была это лучшая гостиница города, но теперь она смотрела грустно и неприветливо.
Коридоры без ковров, заплеванные, белевшие окурками; никто их не подметал. Горничные и коридорные целый день либо валялись на своих кроватях, либо
играли в домино. Никто из них не знал, оставят ли их, какое им будет жалование. Самовары рядком стояли на лавке, — грязно-зеленые,
в белых полосах. На звонки из номеров никто не шел. Постояльцы кричали, бранились. Прислуга лениво отвечала...
Перед глазами, как
в театре, разыгрывались драмы — они так и назывались «судебные драмы», — и приятно видеть было и публику, и слушать живой шум
в коридорах, и
играть самому.
Лакей повел помещать гостя, а мы проследовали
в главный номер — эскадронного ротмистра, где шла игра,
в которой теперь принимала участие уже вся наша компания, кроме полковницына кузена Саши, который жаловался на какое-то нездоровье, не хотел ни пить, ни
играть, а все прохаживался по
коридору.
Только что она перешла
в свою спаленку — достать платье,
в котором будет
играть, — из
коридора постучали.